Клаус и Кэролайн

- Клаус! – Кэролайн входит в пустынную гостиную, тихо ступая по паркету дома Майколсонов. В камине глухо тлеют несколько последних полений, по полу разбросаны краски и кисти, чистые холсты и завершённые картины. Блондинка озирается вокруг, это совсем не похоже на Клауса, на его щепетильное отношение к искусству и своим работам. В воздухе витает неприятная тяжесть, которая проникает в лёгкие девушки и сдавливает грудь тревогой, по коже побежали мурашки – есть что-то зловеще-усмехающееся в обстановке этого дома сегодня и сердце начинает неприятно покалывать.

Кэролайн подняла одну из картин, проведя по выпуклым мазкам пальцем. Разбелённое голубое небо, завитки алого заката, голое тёмное дерево и мрачная фигура. От картины повеяло холодом, девушку резко охватило чувство постоянного одиночества, многовековой боли. Ледяные импульсы побежали по телу, забираясь под кожу, добираясь до сердца, заставляя его бешено биться, чтобы согреть тело, чтобы тепла хватило на двоих.

- Клаус, - прошептала она, - ну почему всё так? – она гладила тёмную фигуру на картине, обращая свои слова к ней. – Почему я готова принять ту мысль, что скоро пойму тебя, - сердце ответило незамедлительно, оно трепетало, размахивая крыльями, и стремилось взмыть к небесам, где, как ему казалось, нет прошлых ошибок, есть только настоящие чувства и желание двоих быть вместе.

Кэролайн отложила картину и двинулась к столу, но её ноги запутались в мягкой ткани. Она подняла тёмно бежевый свитер, неряшливо брошенный на пол и почувствовала знакомый древесный аромат с капелькой цитруса, который она не однократно вдыхала, когда танцевала на балу в этом доме, дважды, когда касалась губами его запястье и не раз, когда он просто проходил рядом. Дурман его аромата давно преследовал её, и теперь она вдыхала его полной грудью, надеясь надышаться им на всю жизнь.

- Кэролайн, - её оборвал знакомый голос. От испуга, девушка быстро отбросила свитер, боясь быть непонятой. Она повернулась и увидела взъерошенного Клауса, на котором были одни джинсы, а пряжка ремня свободно болталась на уровне ширинки. Кэролайн силилась поднять взгляд и посмотреть в его глаза, но как заколдованная изучала его гладкий торс, стальную грудь и рельеф рук. – Что ты здесь делаешь? – его голос непривычно дрожал, отчего девушка вынужденно покинула плен его тела. Лицо Клауса было испугано, взгляд был потерян, а зрачки бешено бегали.

- Я пришла поговорить, - Кэролайн не отводя взгляд, полезла в сумочку, но не могла её открыть вслепую. – Что с тобой? – набравшись решимости, вопрошала она. Тело Клауса забилось мелкой дрожью, он упорно не желала встречаться с ней взглядом, отчего Кэролайн стало страшно и сердце сжалось в комок.

- Я передумала, милый, я хочу виски, - раздался громкий женский голос со второго этажа. Клаус закрыл глаза, его руки подёргивались, выдавая его растерянность. Кэролайн громко выдохнула, делая небольшие шаги назад, её сердце остановилось, в голове всё покрылось тёмнотой.

- Я зайду потом, - дрожащими губами вымолвила она, ускоряя шаг и почти добравшись до выхода. Клаус вмиг нагнал её, захлопывая входную дверь, прижимая её к ней и строя ловушку из сильных рук по обе стороны от её тела.

- Это не то, что ты подумала, - его горячее дыхание обжигало кожу, его взгляд, молил дать ему объяснится.

- С чего ты взял, что я что-то подумала? – Кэролайн не смотрела в его глаза, она повернула голову вправо.

- Посмотри на меня, - шептал он. – Это ничего не значит, это всё не настоящее, - его рука зависла в воздухе, не решаясь коснутся её.

- Для меня не имеет значения с кем ты спишь, - она нагло врала, внутри неё уже разгоралась боль предательства, которую она пыталась потушить благоразумием и мыслями, что должна его ненавидеть. Но это было не так, все искусственные чувства растворились в ревности и обнажили другие - странные, дикие, неправильные, бешеные.

- Кэролайн, - он опустил взгляд, – прошу.

- Милый, ты забыл про меня, - в проёме двери гостиной появилась полуголая Хейли. Она сделала театрально виноватое лицо, - кажется, я помешала семейной драме, - Клаус опустил руки и Кэролайн, воспользовавшись моментом, выскользнула из дома и помчалась прочь, не помня себя от ярости, боли, обиды.

- Даю тебе две минуты, чтобы ты убралась, - Клаус прошёл мимо Хейли, не одарив её взглядом. – Две минуты и не больше, - он прошёл в свою мастерскую и закрыл за собой дверь.

Клаус закрыл двухстворчатые двери, пытаясь скрыться за ними от своих съедающих чувств. Его взгляд блуждал по мастерской, которую он сам не узнавал – хаос и неразбериха везде, тюбики краски с отскочившими колпачками поверх чистых холстов и листов бумаги, карандаши, всегда идеально заточенные, сломаны и не подлежат восстановлению, ворс кистей для акварели застыл в невообразимых позах, хотя должен был образовать острый кончик. Клаус обессилено вздохнул. Входная дверь громко хлопнула, волчица оказалась недалёкой в искусстве, но весьма понятливой, когда её жизни угрожала опасность.

По телу бегало электрическое раздражение, которое било своими зарядами, как электрошок, возвращая всё время убегающие мысли Клауса к реальности, где он облажался как никогда раньше. Он присел на корточки и собирал тубы масленой краски, подбирая к каждой родной колпачок. Более тысячи лет в его жизни светило тусклое солнце, которое, как ему казалось, одаривало его своим теплом намного меньше чем других. Год назад на место небесного светила пришло вполне земное, но оно сверкало намного ярче всех остальных.

- Кэролайн, - горько выдохнул он имя своего солнца. – Как же так? – он невольно сдавил два тюбика, которые держал в руках и большие капли лимонно-анилиновой и свинцово-лиловой краски остались на его коже. Он усмехнулся, усмотрев в этой случайности насмешку судьбы, которая была так неблагосклонная к нему. Он размазал масло в две длинный полоски, идущие параллельно. Два противоположных цвета на палитре его кожи заиграли ярче на фоне друг друга, приобретая перламутровое завораживающие свечение. Она всегда светилась, её благородство и порядочность выгодно подчёркивались его озлобленностью и вспыльчивостью. Сердце больно кольнуло, будто иголка диаметром не менее сантиметра проколола жизненно важный орган, пуская ядовитую кровь по организму, которая омывала собой всё тело и разъедала его пуще кислоты, оставляя больные язвы. Клауса колотило от беспомощности и осознания, что возможно две эти полоски противоположности так и пройдут параллельно друг другу.

Он схватил со стола белую тряпку и усердно стирал с кожи краску, которая уже успела впитаться и не хотела сходить. Его рука покраснела и начала гореть, но это жжение было скорее сродни легким ласкам ветра, потому что внутри всё раздирал анафемский огонь. Клаус обессилено откинул тряпку и закрыл глаза, чтобы не видеть въевшихся красноречивых пятен. Медленно и сосредоточенно он стал собирать карандаши, складывая их один к одному в железную коробочку и расставляя по порядку от самого твёрдого к самому мягкому. В его движениях было напускное спокойствие, за которое он бы продал душу дьяволу или ангелу, в зависимости от того, что было уместнее в его случае. С того момента как он увидел Кэролайн сегодня вечером, у него внутри поселился ад, где казнили за все пороки, а по жилам бежала боль каторжников и грешников всего человечества. Клаус дрожащими губами шептал молитвы, прося чтобы его сердце, наконец, сгорело в этом дьявольском огне и его мучения закончились, но сердце жгло с новой силой, хотя уже давно казалось, что предел боли достигнут. Он закрыл коробку с карандашами и положил её на полку, где обычно покоились его инструменты для графики.

Теперь, когда его руки были не заняты, они невольно сжались в кулаки, а ногти впились в мягкие ладони, отчего по ним потекла багровая кровь. В пустынном доме, где его хозяин хранил страшное безмолвие, а его немая боль не кричала, но оглушала, капли бордовой крови, ударяющиеся об паркет, гулко разносились эхом по комнате и отбивали особый ритм безысходности в висках. Клаус поднял ладони на уровне глаз и наблюдал, как красные зигзаги исполосовали его кожу, как они стремительно мчались вниз по запястьям, обвивая их и облачая в кровавую сетку. Точно так же одним порывом страсти он загнал себя в клетку с непробиваемыми прутьями и не взламываемым замком, клетку своих ошибок, которых, как он считал, до этого момента в его жизни не было ни одной. Год он шёл к своей цели, не сдавался, не отвлекался, шёл к ней, преодолевая барьеры безразличия, ненависти, боязни, обмана и никогда не теряя надежды. И в один миг всё разрушилось, хрупкий хрусталь, что связывал их души невидимыми мостами, в секунду разбился на миллиарды мелких осколков, который все впились в тело Клауса и резали его изнутри и снаружи.

Настал черёд кистей, который были разбросаны по всей мастерской. Клаус кинулся собирать их, как самое драгоценное, что есть в жизни, будто если он приведёт их в порядок, его отпустит боль и наступит спокойствие в его душе. Кисти выпадали из рук, не помещаясь в них, но Клаус продолжал вкладывать в ладонь новые и новые инструменты искусства, поднимая выпавшие. Обхватив двумя ладонями всё, что ему удалось собрать, он двинулся к стакану с чистой водой, куда пытался поместить весь свой урожай художника, но это было невозможно. Вода вмиг помутнела, и Клаус разразился страшным смехом, от которого дом затрясся – ещё один намёк судьбы. В одну секунду светлую надежду на счастье с личным солнцем он своими руками окрасил в грязный цвет невозможности. От смеха в висках больно пульсировало, но он не мог остановиться, его разрывали чувства и он пытался выдавить их из себя, вывести как паразитов, потому что уже устал терпеть боль, заслуженную, но непереносимую. Он резко осёкся, когда звонкие капли воды, выплеснувшейся из переполненного стакана, ударились об паркет, утекая по комнате к двери.

Клаус почувствовал, как огонь медленно покидал его тело и сначала не поверил что это возможно, его боль стала частью его. Он чувствовал, как дьявольский жар покидает каждую клеточку его тела, оставляя после себя холод, бьющий до дрожи, от которой руки тряслись как у конченого алкоголика. Лютая зима сменила адской пекло, и теперь по пустынным просторам его души завывал пронизывающий до костей ветер, разносящий сухие снежинки по запёкшимся ранам. Он поочередно доставал кисти из стакана, проводя по мокрому ворсу пальцами, придавая форму заостренного кончика, и складывал на стол, что бы они засохли в правильной форме. Холод внутри был способен заморозить чувства, которые съедали его изнутри, так и случилось, но замёршие чувства приобрели острые края, которыми резко впились в уже порядком потрёпанное сердце. Клаус тяжело задышал, положив руку на грудь слева, ноги пошатнулись, и он рукой держался за стол, чтобы не быть поверженным ударами изнутри. Но кого он обманывал? Он уже проиграл эту борьбу с чувствами.

Еле волоча ноги, он добрался до шкафчика, где был спрятан коллекционный ром в тёмно-зелёной бутылке из толстого стекла. Таким же аккуратным и неуверенным шагом, Клаус добрался до кожаного кресла, куда рухнул почти в беспамятстве. Зубами он вытащил пробку из горлышка и смачно приложился к бутылке, вбирая в себя крепкий напиток с особым привкусом солёного моря и зыбкого песка. На секунду он закрыл глаза, проталкивая последний глоток рома в себя насильно, потому что организм, переполненный калейдоскопом безнадёжности, боли, печали и самого страшного –ненависти к себе, с трудом помещал в себя столько алкоголя. Он распахнул глаза и обомлел - перед ним стояла улыбающаяся Кэролайн, смотрящая на него нежно-лазурными глазами, излучающими солнце. Он потянулся к ней, чтобы согреться у её костра добра и всепрощения, но стоило ему поднести руку к её телу, как она растворилась подобно миражу в пустыне. На глаза навернулись слёзы, а внутри грянула метель, поднимающая столбы чуть притупившейся боли и превращая всё внутри в адский кавардак.

Клаус опустил бутылку недопитого рома, которая с грохотом разбилась. Ладонями он закрыл глаза, его пугало это ведение, в последний раз такое было, когда он убил Алекса – охотника из братства пяти. Неужели снова он убил что-то сверхъестественное? Долго искать ответа не пришлось, конечно, он убил, убил возможность на счастье, убил свою любовь, растоптал то, чего хотел больше всего на свете. Он убрал руки с лица, и слеза скатилась по его щеке, перед ним стояла Кэролайн, в глазах которой было горькое разочарование.

- Прости меня, - шептал он как в бреду, - я не ведал что творил, - он снова попытался коснуться её рукой, но она испарилась, оставляя в памяти не стираемый отпечаток своего взгляда. Клаус на вампирской скорости кинулся в другой конец мастерской, где среди кипы бумаг достал бежевую бархатную папку, бережно перевязанную золотой тесёмкой, которую он с трудом развязал непослушными пальцами. На него смотрела Кэролайн, её портрет его рукой выглядел сейчас мистически, а её улыбка кольнула уколом нежности, который заставил затрещать лёд, сковавший его тело. Он перебирал сотни листов своих эскизов, где была лишь она c растрёпанными волосами и с гладкой причёской, на манер начала XIX века или 30-х годов XX века, задумчивая или озорная, скромная или соблазнительная, она была разной, но непременно родной для него. Добравшись до рисунка, сделанного после их единственного свидание, когда она искренне ему улыбалась, а он запоминал её такой и, придя домой, кинулся рисовать, чтобы навсегда запечатлеть этот момент, Клауса окатило бодрящим душем. Его пальцы провели по карандашу, который чуть размазался, но придал чарующей дымки всему образу. Мысли, которые, казалось, до этого кубарем катались по его голове, вдруг выпрямились и собрались в стройную цепь. Всё, что творилось до этого внутри, превратилось в пыль, которая неприятным осадком осталось на дне сердца, но была не так первостепенна, как чувство контроля. Он думал, что в тот момент, когда Хейли стонала под ним, он контролировал ситуацию, но это было не так, он попал под контроль мести, которая незаметно зрела в нём и росла с каждым разочарованием или падением, с каждым ненавистным взглядом Кэролайн. Он так был занят своими попытками добиться её, что не заметил обиды, затаённой внутри и даже упустил тот момент, когда она взяла вверх над ним.

Пальцы уверенно сложили рисунки в папку, перевязали её изящным бантом. Решительный взгляд горел ярче маяка, освещая путь Клауса, который вёл к дому, где живёт солнце.

Кэролайн повернула ключ в замке, отворила дверь, прошла через гостиную в кухню. На столе стоял прозрачный кофейник с чёрным, ароматным кофе от которого поднимался белый густой пар. Снова её мать перед ночной сменой сварила кофе, но так и не успела им взбодриться. Кэролайн достала свою любимую белоснежную чашку, наполнила чёрным напитком половину и добавила молоко почти до краёв. Она нащупала два пакетика сахара, высыпала их и, громко ударяя об края чашки ложечкой, тщательно перемешала всё, растворяя белые крупинки в уже остывающем кофе.

Она устало поплелась наверх в свою комнату, где, скинув тесные балетки и поставив чашку на прикроватную тумбочку, забралась с ногами на кровать, притянула коленки к груди и, заключив в руках кружку с кофе, уставилась в одну точку перед собой. Её взгляд пустой и безжизненный, глаза похожи на бусины стекляруса, из которых делают дешёвые бусы, обвивающие шеи пустышек. Зрачки были неестественно сужены, а аспидные глаза не блестели, лунный свет мощными искрящимися лучами освещающий её лицо не отражался ни одним бликом в её зеркалах души.

В голове она прокручивала сегодняшний день, будто перебирала сухие листы фотоальбома, где запечатлены все детали недавних событий. Она получила письмо от Тайлера, она плакала, солёные слёзы разъедали нежную кожу, а на душе жгучий вихрь выжигал всё, что встречал на пути. Ноги понесли её в дом виновника её страданий, и она была уверена, что самое больное он уже сделал.

Кэролайн, не отводя взгляда от пресловутой точки, в которую она смотрела, но не видела, хлебнула кофе, громко заглатывая его. Несколько часов назад она горела в пламени, который безжалостно крушил всё то, что было в её жизни хорошего и плохого, сносил фундамент прошлых связей и вырывал с корнем воспоминания о былых временах. Она хотела лишь взглянуть в глаза виновнику разрухи её души, она хотела посмотреть на него, протянуть письмо, в котором ровным подростковым почерком разрубался и без того истончившийся канат отношений, и попросить закончить начатое: сжечь письмо, научить жить без оглядки на прошлое, помочь построить новые воздушные или песочные замки надежды на фундаменте пепла. Её желанием стало показать ему, что они преодолеют и эти, искусно выстроенные им преграды, пусть и по отдельности.

Глаза матовые и без следов жизни продолжали буравить что-то перед собой – может стену или стол, а может призраков прошлого, которыми была наполнена её светлая девичья комната. Но что-то изменилось в ней, когда пламя боли почти погасло, и она переступила через его порог. Тишина и покой, как на заре нового дня или новой эпохи разлился внизу живота, озаряя девственные просторы её души, которая была готова к переменам и чувствовала, что пришла за ними по адресу. Вместе с прошлой жизнью стёрлись и полотна предрассудков, страхов глупых правил, навязанных разумом, а не сердцем, что-то трепетало в ней, предвкушая встречу с тем, кто стал неотъемлемой частью её жизни, который изменил её, переделал под себя, но вместе с этим единственный рассмотрел в ней истинную сущность.

Она облизнула сухие губы, не сводя взгляд с объекта своего интереса, который так и остался неопознанным. А дальше она не помнит ничего, дальше обрыв, за которым нет ни света, ни темноты, ни будущего, ни настоящего, ни чувств, ни эмоций. Она не чувствует своё тело, она не ощущает тепла или холода, сладости или горечи, нет ни сил, ни усталости – её просто нет. Кэролайн не понимает, сидит она или лежит, стоит или бежит. Наверное, падает, это бесконечное падение в отсутствующую неощутимую пустоту, где нет ничего и даже чистого поля, чтобы разместиться и начать жить заново, с нуля, возводя своё жилище и добывая огонь надежды.

Она помнит Елену, помнит её взгляд сегодня и помнит, что она говорила про своё состояние, её подруга испытывала равнодушие и при этом веселилась и улыбалась, хотя и переходила все дозволенные грани. Кэролайн не хотелось ничего, в ней было «ничего», которое не имело ни цвета, ни запаха, ни вкуса, полное отсутствие, не похожее ни на что. Клаус вынул из неё всю внутренность, оставляя знакомую оболочку - черты лица, губы, кожу без наполнения.

Однажды в детстве она потерялась и провела всю ночь под дождём, хлёстко бьющем по её открытому телу ледяными и острыми каплями. Она отлично помнит, как после нескольких часов монотонных ударов её стало тошнить от ощущений на коже, а ещё через пару часов ей стало всё равно, она растворилась в дожде и, попав в тёплые руки матери, задрожала от страха, будто попала в другое измерение. Ей стало тошно, когда он навис над ней, прижимая к двери и не давая убежать, она потерялась в его голосе, когда он молил выслушать его, и умерла, пока удирала, оставив в том доме крупицы чувств, уцелевших от пожара. Возможно, именно там она и хотела их оставить, подарить ту боль, что разрывала её на части в первые секунды, нахалу, сумевшему через ненависть пробраться в её сердце и наследить там не отпечатками подошвы, а кровавыми шрамами. Убежав от Клауса, она попала в другой мир, где благоразумно исключили любое ощущение и чувство, которое неизменно бы привело к боли и разочарованиям.

Кэролайн размашистым движением поставила чашку на тумбу, резко встала с кровати, оглядывая пространство вокруг и руками изучая книжные полки, гладкие поверхности стен и мягкую ткань штор, пытаясь нащупать спасательный круг или парашют, способные спасти её от неминуемой смерти в пустоте. Она остановилась у подоконника, на котором стояла квадратная бутылка бурбона, без которого, в последнее время, ей было сложно уснуть. Руки сомкнулись на горлышке, голова отчаянно запрокинулась, а губы распахнулись, вбирая в себя стекло бутылки и вливая горячительный напиток. Ей хватило полминуты, чтобы поглотить почти полную бутылку янтарной жидкости, не проливая ни капли мимо рта. Она даже не пошатнулась от опьянения, глаза всё такие же колючие и пустые, а движения отчеканенные, как у солдата, беспрекословно выполняющего приказ. Она по-прежнему падала, не ведая куда, и не понимая зачем.

Она перевела взгляд на опустошённую бутылку и, приложив её к своей коже, будто примеряя, резким ударом разбила сосуд об запястье. На руке остались мелкие раны и пара осколков, торчащих из мягкой плоти и поблёскивающие леденящей остротой. Кэролайн провела ладонью по повреждённому запястью, вгоняя стекло глубже в кожу, пытаясь отправить их в свои вены, чтобы кровь отнесла их к молчащему сердцу, которое, она инстинктивно желала пробудить от мёртвого сна. Кровь хлынула толстыми струями и ручьями стекала на пол, образуя внушительную багровую и липкую лужу. Она не почувствовала ничего, это не стало преградой для её падения.

Кэролайн с интересом рассматривала свою руку, которую не чувствовала, но не от боли, а от того что она не чувствовала ни одной части своего тела и ни одного органа. Шероховатые губы приложились к запястью, запуская острые клыки глубоко в вену, встречая на пути стекло, которое скрипело от соприкосновения с зубами. Она методично вбирала свою кровь, стекающую по подбородку, вниз по шее и скрывающуюся в ложбинке между грудями. Кровь тёплая и имеет магический вкус, солоноватый и металлический и это так ласкало рецепторы во рту, наливая тело приятной истомой удовлетворённости и сытости. Но это было раньше, теперь кровь не имеет вкуса, цвета и запаха, это лишь очередное невесомое наполнение тела, как солома, которой набивают чучело.

Она отстранилась от раны, озираясь пустым взглядом и, заметив чашку с недопитым кофе, медленно побрела к ней. Руки робота потянулись за кружкой, при этом задев деревянную рамку, стоящую рядом, которая с грохотом упала на поверхность тумбы. В рамке был образ красивой девушки с аккуратными кудрями, её взгляд был мечтательный и полон надежд, линия губ маняще изогнута, черты лица гладкие и спокойные. Она не узнавала себя в этом светлом образе, созданном искусным художником, который, непременно был влюблён в свою натурщицу, вложив все свои светлые и возвышенные чувства в каждый штрих, каждую линию и точку на эскизе. Кэролайн отложила рамку, картина показалась ей скучной и неинтересной, повернулась на пятках вокруг себя, при этом прикладываясь губами к краю чашки и отхлёбывая кофе.

- Кэролайн, - мягкий, глухой звук её имени отозвался в голове невыносимыми ударами барабанов, которые вызвали немедленную мигрень тисками сдавливающую голову девушки. Перед ней стоял он, держась за косяк двери, будто ловя равновесие перед неминуемым падением, его глаза, живые и широко распахнутые оглядывали её с ног до головы, с каждой секундой наливаясь блестящей влагой, копившейся у кромки нижних век и не решающейся пролиться.

Запястье Кэролайн горело адским пламенем, она чувствовала каждый осколок, который сама глубоко вогнала под кожу, подписав себя на нестерпимую боль. Она выплюнула глоток кофе, что успела сделать до того, как увидела его и приложила рану к губам. Глаза были сухие, как пустыни и требовали живительной влаги, отчего она часто заморгала, чувствуя, что глазные яблоки готовы взорваться от напряжения, а голова, не устоявшая от ударов, тяжелеет и тянется куда-нибудь прилечь.

Из глаз катятся крупные слёзы, которые как кислота, оставляют жгучую дорожку на сухих щеках, на губах застыл вкус собственной крови, который кажется скорее омерзительным, чем потребным, а на языке стойкий вкус соли, будто она ела её ложками – кофе был не сладким, она его посолила. Организм бунтовал, готовясь отвергнуть весь тот алкоголь, что она успела поглотить за секунды, пытаясь заполнить себя хоть чем-нибудь.

Её душа приземлилась на дно ущелья, куда она так долго падала, и где её встретили острые колья, вспоровшие сердце. Но оно ещё билось, отчаянно борясь за свою жизнь, смотря в его болотно-голубые глаза, в которых было желание вобрать её мучения, несмотря на то, что он сам был забит болью до отказа.

Примечание автора: Мне очень обидно, что такая классная и одна из моих любимых песен, теперь будет ассоциироваться с неприятным для многих Кларолайновцев событием в сериале. Именно поэтому я написала эту главу под неё и советую читать, включив Garbage - Control, но кому как нравится)))

- Ауч, - Кэролайн закусила губу, когда Клаус пинцетом извлёк из её руки последний осколок и положил его на прикроватную тумбу. Она наблюдала, как стремительно заживает рана и на месте глубокого пореза образуются нежно-розовые рубцы. Его освободившаяся рука скользнула по её талии, крепче прижимая к себе сидящую на его коленях девушку, другой рукой Клаус робко водил по шелковистым, чуть растрёпанным локонам, прислоняя её голову к своему плечу.

Кэролайн разрывало от разлившегося в секунду вулкана чувств. Его руки успокаивали её сердце и одновременно разбивали на мелкие кусочки, окрашивали всё вокруг в радужные оттенки счастья, спокойствия и застилали чёрным полотном ненависти, ярости. Эти противоречия разрывали её сердце и одновременно сжимали его так сильно, что она могла поклясться, что слышала, как оно трещит по швам и хрустит от сдавливания. Чувства уводили её от реальности, будто тянули в бездонно-чёрную воронку, готовую, как в жерновах, перемолоть её, мелко порубить и выплюнуть вампирский полуфабрикат не годный ни на что. Но в это же время, внутри живота плодились и резвились бабочки, крылья которых щекотали её, распространяя приятные импульсы волнами по всему телу, разгоняя вместе с кровью сладостный адреналин от вдыхания древесного аромата его кожи.

Клаус не знал, осознаёт ли девушка, сидящая на его коленях и положившая голову на его плечо, что её пальчики сминают ткань его тонкой футболки, касаясь груди и распространяя по коже мурашки возбуждения, что кончики её губ касаются шеи, проступающей в треугольном вырезе, а ниспадающие волосы обнимают своим атласом. Внутри всё готово взлететь к небесам от удовольствия, но вместе с этим чёрная точка совести нудно сосала его сердце, напоминая о проступке и о той боли, что он причинил ей. Он стоял над пропастью, изнывая от испепеляющей жары и готовый прыгнуть вниз, где прохладные волны моря, бьющиеся об острые скалы, вмиг остудят его и подарят облегчение. Но он не мог прыгнуть и, сделав сальто, нырнуть в объятия желаемого, он был связан недосказанностью, которая тянет его в жгучую реальность.

- Прости меня, - он искал её губами и коснулся поцелуем кончика носа, закатив глаза от накатывающей волны нежности. - Она ничего не значит, она лишь минутная слабость, лишь способ унять боль от невозможности быть с тобой, - он целовал её закрытые веки, губами водил по бархатной щеке и, добравшись до сухих приоткрытых губ, был готов вкусить их, распробовать, обласкать.

Его голос снова возвратил её к жизни, он как яркий свет разрывал туман её сознания и указывал правильный путь заплутавшему страннику. Она резко вырывалась из его объятий, дыхание стало прерывистым и тяжёлым, она начинала вскипать всеобъемлющей злобой. Клаус не сразу осознал, что его солнце уже не в его руках, ещё с полминуты он сидел, прикрыв глаза, его руки застыли в той же позе, будто обнимают её призрака, а губы распахнуты и готовы поглотить в свой рай.

- Убирайся, - раздувая от ярости ноздри, кричала Кэролайн, - я не хочу тебя видеть, ты разрушил мою жизнь, - она облизнула губы, ощущая на них пряно-цитрусовый вкус его кожи.

Клаус пришёл в себя. Он смотрел на неё, как на хрупкую куклу, к которой боится прикоснуться, чтобы не разбить, не повредить. Тупая, монотонная боль в сердце отпустила, но на смену ей пришла острая и пронзающая, пожирающая его своей темнотой. В его душе нешуточные баталии между безнадёжностью положения и слепой верой в прощение, холодный поток обречённости и тёплой надежды встретились и закрутились в столб цунами, гулко крутящемся внутри. Он не знал что делать, борьба внутри полностью обрубила канаты, связывающие сердце с головой.

Её чаша чувств была накалена и наполнена до предела, расплёскивала свои не унимаемые, обжигающие брызги вокруг, метко настигая Клауса. Ей казалось, что она горит в аду от той боли, что терзала её, это сильнее чем укус оборотня и страшнее чем предсмертная агония. Кэролайн захлёбывалась в своих эмоциях, отчего жадно глотала воздух открытым ртом и всё равно задыхалась от его присутствия или отсутствия ощущения его рук на своей коже.

- Кэролайн, послушай, - Клаус встал с кровати и подался вперёд, отчего стоял вплотную к ней, чувствуя, как её вздымающаяся от частого дыхания грудь касается его тела. – Это ошибка, это ничто, это страница с огромной и жирной кляксой, которую я бы с радостью вырвал из книги своей жизни, сжёг, а пепел закопал в самом тёмном месте на земле, - его руки невольно потянулись к её лицу. Его действиями руководило сердце, которое заглушило сейчас всё остальное – и гордость, и разум, и чувство собственного достоинства. Только она, только её глаза и губы, только её боль, которую нужно потушить.

- Меня не касается, с кем ты спишь, - своими угольными зрачками, она выжигала его аспидно-чёрные, лицо наливалось багровой краской ненависти, а на лбу проступали крупный капли пота, от дьявольского пекла, пустившего свои корни в хрупком теле Кэролайн. – Ты разрушил мои отношения с Тайлером, - она сделала шаг вперёд, упираясь в него до предела, соприкасаясь с его телом, - с твоим появлением в этом городе всё полетело к чертям, - её ладони сворачивались в железные кулаки.

- Так вот в чём причина твоих страданий, - Клаус слушал её тираду с непроницаемым лицом, все эмоции вмиг исчезли, не оставив от себя и следа, уступив фирменной ухмылке. Она смотрела на него снизу вверх, и от неё не ускользнула ни одна изменившаяся чёрточка его лица. Кэролайн воротило от его самодовольного вида, за которым он скрыл ещё большую боль, чем прежде. – Или есть ещё что-нибудь, что тебя задело? – он пристально вглядывался в её свинцово-синие глаза, которые наполнялись влагой.

- Только одна, - Кэролайн сама того не понимая кусала губы, - только Тайлер волнует меня, - она ударила кулаком в его стальную грудь, но он даже не шелохнулся, - не ты причина моих страданий, - второй кулак встретился с его телом и глухой звук волной прошёлся по телу Клауса. Кэролайн смотрела в его глаза, которые съело разочарование цвета самого тёмного агата. Она снова и снова била его в грудь, не отводя взгляда. - Не ты, не ты, не ты…ты, ты, ты, - его пальцы сковали её запястья, остановив мельницу ударов.

- Ты не умеешь врать, - выдохнул он, обдавая и без того распалённую кожу своим жгучим дыханием, - тебе не всё равно, - она рванула свои руки и ему пришлось ослабить хватку. Её глаза вмиг высохли, не прошеные слёзы ушли восвояси, столкнувшись с негостеприимным приёмом самоуверенного Клауса.

Комнату сотряс смачный звонкий звук от пощечины, мужчина снова усмехнулся.

- За то, что я прав? – его глаза сузились, приобретая звериный блеск.

- За то, что ты посмел быть прав, - Кэролайн занесла руку, что бы отвесить очередную пощёчину, но Клаус предугадал это и остановил её порыв, сковав в ладонь тонкое запястье.

По ним пробежался электрический заряд, один на двоих, соединивший их тела в единое целое и разделивший боль, так долго съедающую их по отдельности, поровну между запутавшимися сердцами. Кэролайн почувствовала лёгкость в теле и душе, будто птичек выпустили из клетки и они, взмахивая своими обрубленными крылышками, взмывали вверх, к свободе. Сердце Клауса ловко выпуталось из железных оков, в которые его заключили любимые глаза, полные боли и отрицающие свои чувства к нему, что ранило ещё больше. Теперь и он почувствовал аромат свободы.

Кэролайн растеряно отвела взгляд и, вырвав руку из его цепких пальцев, подошла к окну, пытаясь рассмотреть мерцающую россыпь звёзд на густоцветном синем небе. В Клаусе продолжало говорить лишь сердце, и он на вампирской скорости подлетел к девушке, пробегая пальцами по её рукам, устремляясь к плечам. Он перекинул её длинный локоны на одну сторону, открывая взору нежную шею, к которой припал губами, спуская пальцами тонкие бретели лёгкого сарафана.

Он перекинул её длинный локоны на одну сторону, открывая взору нежную шею, к которой припал губами, спуская пальцами тонкие бретели лёгкого сарафана. Кэролайн беспрекословно наклонила голову, подставляя мягкую, прозрачную кожу, сквозь которую просвечивали сизо-зелёные вены, потоку трепетных, но уверенных поцелуев одними кончиками губ. Её руки, преодолевая мелко бьющую дрожь, помогали освободиться от лёгкой ткани, которая остановила своё скольжение на уровне бёдер. Его пальцы играли с её телом, проводя по нему, как пианист по клавишам рояля, то мягко нажимал, то сильнее надавливал. Она приоткрыла губы и размеренно выдыхала, закатывала глаза и чуть пошатывалась, ныряя в неземные ощущения, которые дарили ей его умелые ласки. Иногда он сменял губы горячим языком, облизывая кожу, чертя замысловатые узоры и оставляя влажные следы. Его руки скользили по её телу, открывая для себя всё новые и новые пространства, поглаживая напрягшуюся грудь, чуть сжимая пальцами отвердевшие соски и повторяя идеальные изгибы талии и бёдер.

Кэролайн взмывала к небесам, где-то в районе лопаток, там, где их тела так плотно соприкасаются, кожу разрывали растущие крылья, пробуждённые ото сна блаженным мгновением. Она не может больше ждать, её губы просятся приткнуться к его телу и освежить в памяти воспоминания о терпком и пряном вкусе его кожи. Резкий поворот и она выдохнула ему в губы жаркое томление, что копилось в ней. Она пальчиками карабкалась по его телу, попутно сминая его одежду и, как альпинист, взбираясь к желаемой вершине. Руки Кэролайн поглаживали крепкую мужскую грудь, проводя по плечам-статуям, отточенным как у древнеримского божества. Их губы соприкасались, но разум был поглощен новыми ощущениями от так давно желаемого тела и они лишь дышали одним воздухом. Клаус взглядом провожал ладони девушки, которые продолжали свою прогулку по его мышцам, распаляя и без того накалённое до предела желание и оставляя после своих пальчиков ощущение приятного холодка в знойный день. Их взгляды встретились и слились в нечто единое, что крепко связало их не только телами, но и душами, которые, израненные съедавшей их болью, наконец, заживали и покрывались живительными цветами светлых чувств. Мягкие губы обхватили податливые мужские и обволакивали своим шёлком, дурманя сладким ароматом и ягодным вкусом. Их движения были размеренными и кроткими, они как истинные гурманы смаковали каждое прикосновение, плавно втягивая друг друга всё дальше и дальше в уютный мир близости.

Их поцелуй прервался на мгновение, пока Кэролайн стягивала с Клауса футболку, обнажая его идеально тело. Их кожа соприкасалась и плавилась, сливаясь в единое целое. Невидимые крылья, прорезавшиеся на спине девушки, расправились в полный размер и будто обняли их двоих, отгораживая от прежней жизни и позволяя вдохнуть лёгкий бриз новой. Пальчиком Кэролайн провела по пухлым губам мужчины, очерчивая их идеальный контур, ощущая их упругую мягкость. Клаус заключил её руку в свою, их взгляды снова встретились, и, не отрываясь от её глаз, он целовал каждую подушечку её пальцев. Тонкая, еле заметная улыбка коснулась её губ, из глаз лился золотистый свет, гревший теплее солнце, сияющий ярче бриллиантов и принадлежащий только ему. Он опустил её ладонь на свою грудь, и потянулся к её губам, понимая, что жить без прикосновений к ним уже не сможет. Она сосредоточилась на поцелуе, проводя языком по его нижней губе от одного уголка к другому, нежно покусывая и не отпуская ни на секунду, когда он подхватил её за талию и, приподняв над полом, понес к кровати. Её руки инстинктивно вцепились в его плечи, хотя он надёжно и крепко держал её.

В следующую секунду девушка почувствовала, как её бережно укладывают на кровать, а его губы нежно спускаются по шее к груди, обводя языком горошины сосков, обхватывая их губами и чуть тянут, отчего глухой стон срывался с распахнутых губ. Он спускался ниже, прочерчивая дорожку влажных поцелуев и филигранных узоров языком по плоскому животу. Её пальцы путались в его жестких волосах, а его щетина покалывала её чувствительную кожу, придавая теплому томлению, разрастающемуся у неё внутри, острые нотки нетерпения. Она пластично выгибалась в спине, сгибая ноги в коленях, когда острым кончиком языка он коснулся напряжённого клитора, распространяя вибрирующие импульсы внизу живота и заставляя желание заполнить всю её. Пальцы сминали простыни, она почти прокусывала губы, пытаясь сдержать неистовые стоны удовольствия, рвущиеся из неё, когда его язык проникал в неё, теребя набухшие половые губы.

Его почти разрывало желание, которое стремительным потоком распространилось по каждой клеточки его тела и заразило всего его нетерпением и отчаянным желанием доставить ей удовольствие. Он медленно поднимался по её телу, водя губами по молочной коже и собирая проступившие капельки пота. Он обладал ею, о чём говорили их тела, которые не желали отлипать друг от друга, хотели сцепиться навсегда, переплетаясь в крепкий узел. Клаус оторвался от неё и взглянул в глаза, в которых был лишь он, его отражение, его имя, его следы. Кэролайн попыталась перевернуть его и положить на лопатки, но он лишь усмехнулся, чувствуя как её силы теперь в его руках. Он лёг на спину, водружая на себя девушку, обхватывая её упругие ягодицы и помогая ей расстегнуть ремень на его джинсах и освободить его член из невыносимого плена плотной ткани.

Она водил по его груди, наклоняясь к губам и даря чувственный и страстный поцелуй, перед тем, как выпрямляясь в струну и изгибаясь в спине, насадилась на его член. Её движения набирали темп, волосы распадались по хрупким плечам и он смотрел на неё, наслаждаясь любимыми чертами лица, пока удовольствие не начало извлекать его из реальности и уносить в особый мир. Он закатывал глаза и распахивал губы, выдыхая обрывистые стоны. Она опиралась на его грудь, вонзая, от накатившей неконтролируемой страсти, ногти в его кожу, отчего его кровь забивалась под них. Амплитуда движений росла, Клаус вторил ей, чувствуя, что подходит к грани неземного наслаждения, которым пропитан воздух, её кожа и взгляд, как в его голове не остаётся ничего важнее, чем она и её образ, отпечатывающийся навсегда. Внизу живота было напряжение, которое вот-вот должно было уйти, как только он изольётся в неё, что станет последним шагом к вечному единению в их вновь построенном городе блаженства.

Она тяжело дышала, понимая, что конец близок, и он сотрёт всё, что было «до», всё, что им пришлось пережить по отдельности, будто и не было его вечности до неё, её становления личностью до него – останется только одно целое по имени «они». Все раны зажили, все дурные воспоминания испарились, узники чувств скинули свои оковы, птички залечили раны на крыльях и страстно устремились вверх, к солнцу, управляемые желанием, не боясь опалить пёрышки. Они пришли к финишу вместе, дыша в унисон и отдавая всего себя другому, будто навсегда вживляя его тело частичку себя. Влажные губы встретились в смазанном от накрывающей волны оргазма поцелуе. Она перекатилась на спину, блаженно улыбаясь, и глубоко вдыхая воздух, наполненный им. Он облизывал губы, ощущая её вкус, дурманящий сознание.

- Ты поверишь, если я скажу что мне всё равно?

- Нет.

- Ты сможешь меня отпустить?

- Нет.

Их пальцы переплелись в крепкий замочек, ключ от которого спрятан в самом далёком уголке земли.